Один на льдине - Страница 49

А наколку дал - кто бы вы думали? Ее дал родственничек старого Зюни юный Юра Юдкин. Он сказал, что Зюня так и живет с продажи царских золотых червонцев. Хватит.

Приходим. Зюня дома - Цыли нет. Она работала где-то гардеробщицей.

Я ему:

- Зиновий Аронович, мы из ЧеКа!

Говорю так потому, что ни КГБ, ни НКВД он уже знать не хотел - ему подай ЧеКа.

- Мы пришли произвести у вас обыск на основании подозрений, что вы экономический диверсант, что много лет совершаете незаконные валютные операции...

Старик молчит.

Мы ему вкачиваем:

- Статья 88-я... Высшая мера наказания... Петровка, 38...- и тому подобное.

Молчит.

Мы начинаем шмон.

Обыскали все. Нашли несколько золотых челюстей - монеты нет. Нашли золотые часы фирмы "Павел Буре" с четырьмя камушками, часы-мадальон женские "Мозыръ" и еще какую-то мелочь. Всего грамм сто пятьдесят золота.

Я сделал вид, что пришла пора везти старика в подвалы "ЧеКа" и ломать. Сказал, что он уже не выйдет оттуда по причине преклонных лет и что золото ему уже не понадобится. Оно вернется к бывшей невесте Цыле.

И тогда Зюня говорит примерно такую речь:

- Товарищи советские милиционеры! И я сам, и моя супруга - бывшие сотрудники ЧеКа... Мы расстреливали беляков за большевицкую власть в суровые годы гражданской войны! Мы стреляли-таки в тридцать седьмом году троцкистов-бухаринцев! Но скажу чистую правду: я работал шофером уже на труповозке! И после этого мне уже горбатые девушки казались красавицами! А расстреливала людей она - моя жена Цыля!.. И монеты уже продавала она! Это-таки были ее монеты!

И он рассказал такое, от чего уши в трубочку скручиваются даже у менее чувствительных людей, нежели я. Мерзость так и полезла из него. Было ощущение, что ты босой ногой наступил на мерзкую тварь. Мутился рассудок. Все инстинкты требовали добить эту смердящую, скользкую тварь...

- Где монеты? - спрашиваю. - Составим акт о добровольной выдаче, и вам скостят срок, Зиновий Аронович!

А он все валит на жену, топит ее и зримо радуется, что наконец-то Цылю арестуют и кончится его самый страшный срок - срок пяти десятков лет супружеской жизни...

Монеты он указал. Они были в трубках кроватных стоек. Под никелированными шариками. Теперь Зюня оплачивал золотыми вожделенную даже в дряхлой безобразной старости свободу.

И вот на тюремных нарах я впервые задумался... Даже не задумался, а словно бы что-то нашло: а чем я в сущности отличаюсь от этого Зюни?..

Глава тринадцатая. Провал

Я не случайно использовал в названии этой главки слово "провал". Если учесть, что более половины своей жизни я жил и действовал, как нелегал, т.е. человек, живущий в чужой стране под прикрытием легенды и ведущий фактически двойную жизнь, то слова точней не подобрать. Поверьте, я ни в коей мере не хочу оскорбить гражданские чувства читателя, который вправе воскликнуть: "Да полноте! Эдак вы себя, уголовника и разбойника, ставите на один уровень с героями!" Да упаси меня Бог! Я всего лишь человек с воображением. Я вот думаю иногда: хорошо, я преступник. Но вследствие чего? Мир нормально развитого ребенка чист и восприимчив к справедливости и несправедливости. Не была ли моя жизнь всего лишь глупой попыткой в частном порядке установить справедливость, как я ее понимал?

И пощли мои орлы, как ощипанные...

Яшка Богатырев пошел первым...

За ним Моргулис-Тамулис. Юдкин, орел, вспомнил родину и порхнул в Москву аж на самолете. Кашлюнов - туда же. Учил я их не колоться, да где там! На меня у следствия даже концов не было, чтоб клубок размотать. Я и остался в Киеве, полагая, что нахожусь на перекрестке всех роковых событий и могу вовремя принять нужное решение.

Не устану повторять, что никогда и ни одно прилично продуманное преступление менты раскрыть не были в состоянии, когда бы допрашиваемые не "кололись" и не шли в агентуру.

Меня арестовали через месяц на конспиративной квартире в Киеве. Произвели обыск и ничего из искомого не нашли. Я успел уже все уничтожить и перепрятать. По линии "разгонов" - полное отрицалово: находился в командировках. По линии опознания - тоже. Люди есть люди - им свойственно ошибаться. Но уже-таки еврейские повинные за месяц лежали в столе у следователя. А делу нужен был "паровоз", и я подходил на роль тягача со своей второй судимостью. Что же касается психологии взаимоотношений следователя и подозреваемого, то необходимо сказать, что у начальников свой кураж и они уважают стойких. Сломать стойкого - это возвыситься в собственных глазах и в глазах коллег. И в то же время где-то в темных глубинах ментовского сознания происходит безотчетное отождествление себя с подследственным, как отождествляет себя с каким-нибудь самцом мальчик, просматривающий порнографический фильм. Он, этот мент, обладает фантазией, необходимой для ролевого воплощения в меня, капитана Аристова, например. Мы как бы равны и родственны. И это - не внесешь в протокол. Они говорят между собой:

- А-а, это тот самый "Аристов", который жидов грабил? Ах, ты ж гад! и думают: "Хороший хлопец!" В душе-то они сами жулики, чему подтверждением пусть послужит мое деловое окружение. Им не может не нравиться, что есть чурки такой древесной породы, которая не колется. Пост-перестроечное время, когда большая часть милиции небезвозмездно служит браткам - лучшее тому подтверждение.

И я продолжал испытанное: не слышал, не знал, не предполагал. И верно. Берите потом на "сходняке" любое мое дело, а там на все один ответ: нет. На "нет", в данном случае, и суда нет.